Овдовевший Константин Степанович с двумя малолетними сыновьями - Владимиром и Алексеем, вернулся в Петербург. Здесь он получил место врача на Путиловском заводе и женился на Ольге Владимировне Сверчковой, заменившей, насколько это возможно, осиротевшим братьям мать.

Большая семья, в которой народилось еще трое детей, была очень дружной, но особой благочестивостью не отличалась. По обычаю того времени все (кроме отца) говели Великим постом, исповедовались и причащались на Страстной, ходили к Пасхальной заутрени. Владимир рос очень болезненным и впечатлительным ребенком, отличаясь необыкновенной добротой и бескорыстностью. "Владимир всем старался выразить сочувствие, любовь и заботу, был душой общества, умел всех объединить и развеселить" г так вспоминала о нем сестра Ирина. Ему органично был присущ утонченный аристократизм, прекрасно говорил он на европейских языках, писал стихи (некоторые по-французски).

В 1904 году Владимир успешно окончил гимназию Императорского Человеколюбивого общества и сразу же поступил на юридический факультет университета. Вопреки некоторым опубликованным сведениям и в отличие от родного брата Алексея, Владимира Константиновича из университета никогда не отчисляли и в студенческих волнениях он не участвовал. Только имея безупречную репутацию и политическую благонадежность, можно было поступить на службу в такое государственное учреждение как Правительствующий Сенат, куда Владимир Константинович был принят в 1910 году по окончании университета. Одновременно молодой юрист продолжает изучать историю права и архивного дела и через два года оканчивает Археологический институт.

К 1916 году он уже помощник обер-секретаря Второго (Крестьянского) департамента, титулярный советник, кавалер ордена Станислава 3-степени. Впрочем, эту награду Лозина-Лозинский получил "за труды понесенные при условиях военного времени", когда в 1914 году добровольно был командирован в Общество Российского Красного креста. Как многие патриотически настроенные люди, Владимир Константинович стремился на фронт, но имея "белый билет", не мог попасть туда по состоянию здоровья. В должности помощника начальника Петроградской Санитарной автомобильной колонны он руководит перевозкой раненых со всех вокзалов и распределяет их по лазаретам. Работая самозабвенно целыми сутками, Владимир Константинович проявляет редкую доброту, сострадание и милосердие, не раз отмеченные в воспоминаниях современников. После закрытия Сената в голодном 1917 году он вынужден поступить на работу статистиком на Московско-Рыбинскую железную дорогу.

Желание принять священнический сан, видимо, вызревало в нем постепенно. Большим потрясением для Владимира Константиновича было и самоубийство любимого брата Алексея, поэта "серебряного века", члена партии меньшевиков. Это трагедия, происшедшая в 1916 году, укрепила его веру в Спасителя, заставила глубже задуматься об ответственности за ближнего, о своем истинном предназначении. В предсмертной записке Алексей написал брату: "Пусть мама заступится передо мной перед Богом, а за тебя мы с ней заступимся". Но Господь судил иначе - заступником пред Ним за своих близких и за всех нас, грешных, стал священномученик Владимир.

Впервые о своем решении стать священником Владимир Константинович заявил, когда начались открытые гонения на Церковь. Случилось так, что на его глазах в 1918 году арестовали, а затем расстреляли близкого Лозина-Лозинским священника - о. Александра Васильева, последнего духовника Царской семьи перед ее арестом, настоятеля Феодоровского собора в Царском Селе. Одно время он служил в храме Крестовоздвиженской общины сестер милосердия, а Лозина-Лозинские были прихожанами этой церкви. Незадолго до своей мученической кончины о. Александр стал настоятелем церкви св. вмц. Екатерины (Екатерингофской) и должен был занять ту квартиру в приходском доме на Рижском проспекте, в которой тогда жили Лозина-Лозинские.

Владимир Константинович пережил это событие как призыв к священническому служению и в глубине сердца возжелал такой же славной мученической участи. Способность к героическому жертвенному служению народу, унаследованная им от родителей, воспитанная средой, чудесным образом претворилась в его душе в подлинно жертвенное повижничество ради Христа, готовность "душу свою положить за други своя" (Ин. 15,13). В глазах родных такое решение Владимира Константиновича казалось безумием, все отговаривали его от столь опасного в то время шага, но безуспешно.

Духовная Академия, где он намеревался получить соответствующее образование, была закрыта, но как только в 1920 году организовался Петроградский Богословский Институт, Владимир Константинович был зачислен на первый его курс. 18 ноября этого же года он подает прошение о рукоположении в священника и 14 декабря назначается к рукоположению в священника с причислением к бывшей университетской Петропавловской церкви. Настоятелем этой церкви в то время был о. Николай Чуков, ректор Богословского института, впоследствии высокопреосвященный Григорий, митрополит Ленинградский и Новгородский. К сожалению, не удалось точно выяснить, когда и кем был рукоположен о. Владимир. Предположительно, с августа 1921 года и вплоть до своего первого ареста 4 февраля 1924 года священник Владимир являлся настоятелем Университетской церкви, вынуждено перемещенной из Главного здания в один из соседних домов на Биржевой линии и освященной в честь Всех Святых в земле Российской просиявших. При этом о. Владимир не оставляет учебу и в 1923 году получает диплом об окончании Богословского института.

У родственников священномученика Владимира Лозина-Лозинского хранится икона с изображением святого благоверного князя Владимира, подаренная ему в день именин с надписью на обороте: "Глубокоуважаемому и любимому пастырю отцу Владимиру Лозина-Лозинскому от первых прихожан скромной Университетской церкви Всех Святых, просиявших в церкви Российской, с горячим пожеланием ему навсегда сохранить в душе тот священный огонь, которым он привлек сердца своей паствы. Гор. Петроград. 15 июля 1921 г.".

Трудно сказать, принадлежал ли формально о. Владимир Лозина-Лозинский к какому-либо братству, но, безусловно, он относился к числу самых преданных Церкви людей. Известно также, что ему несколько месяцев довелось служить вторым священником в церкви Космы и Дамиана, где настоятельствовал еп. Мануил, окормляя Спасское братство. В свою очередь, сам епископ иногда служил в университетском храме, одном из немногих в Петрограде не ставших обновленческим. О. Владимира арестовали одновременно с еп. Мануилом, однако, благодаря хлопотам родных и "острому душевному расстройству заключенного", как сказано в медицинском заключении, вскоре (17 мая) освободили. Насколько серьезно и неложно было подтвержденное врачами психическое заболевание о. Владимира, теперь судить трудно. Все его показания, зафиксированные следователями, отличаются глубокой продуманностью, осторожностью и взвешенностью юридически образованного человека, не желающего никого предать.

Возможно, в период заключения у него обострились некоторые проявления базедовой болезни, которой он давно страдал: нервозность и возбудимость. Кажется, именно это обстоятельство, чтобы спасти о. Владимира, использовали его родные - отец, известный в рабочей среде доктор, и сестра Ирина, врач нервной клиники. Благодаря старым связям, она отправляется в Москву и добивается приема в Комиссариате юстиции у П. А. Красикова, хорошо знавшего по партийным делам родного брата о. Владимира - Алексея и, понаслышке, его самого. Красиков неожиданно сочувственно подсказывает выход: "Как же, как же - говорят, он стал священником, вот сумасшедший, вот сумасшедший... Напишите Вашим родителям, чтобы они получили справку от врача о том, что Владимир Константинович нервнобольной, и принесите ее мне". Участие в судьбе о. Владимира, подав властям соответствующие ходатайства, приняли и университетские профессора, среди которых юрист А. А. Жижиленко, выступавший общественным защитником священномученика Вениамина. Хлопоты родных и близких увенчались относительным успехом - о.Владимир был освобожден и взят на поруки отцом. Следует, однако, заметить, что никто из хорошо знавших о. Владимира Лозина-Лозинского никогда серьезно не считал его психически ненормальным человеком.

В обвинении, предъявленном священнику Лозина-Лозинскому, говорится: " ...достаточно изобличается в причастности к деятельности монархической организации, выразившейся в том, что он по поручению представителей организации служил открыто панихиды по бывшим царям, в том числе по расстрелянному Николаю Второму, также служил панихиды по расстрелянным и умершим при советской власти, чем вносил возбуждение в темные массы, посещающие церковь". О. Владимира в числе 34 человек приговаривают к расстрелу, но затем, в окончательном приговоре от 29 июня 1925 года, высшую меру наказания заменяют заключением на десятилетний срок в Соловецкий концлагерь, куда его отправляют 8 июля.

Лагерную жизнь о.Владимир принимал смиренно и безропотно, "покорясь велению Божьему", как писал он в одном из своих стихотворений. Он со всеми был приветлив, ласков и весел; любил шутку и острое словцо. С мирянами часто заводил разговор о вере, используя примеры из художественной литературы и новейшей философии. Из священников был дружен с о. Иоанном Стеблин-Каменским и о. Михаилом Яворским, арестованными по "делу о православных братствах" и прибывшими на Соловки раньше. Впоследствии они также приняли мученическую кончину. Вся группа питерских священников поддерживала близкие отношения с епископом Мануилом (Лемешевским).

На Соловках о. Владимира часто посещали родные, которые вскоре добились смягчения приговора: в ноябре 1928 году заключение в лагере заменили пятилетней ссылкой в Сибирь. Пробыв несколько месяцев в пересыльной тюрьме Ленинграда, о. Владимир был отправлен в глухую деревню Пьяново в 150 километрах от Братска. Здесь в суровых условиях, несмотря на тяжкие телесные болезни, он продолжает свой исповеднический подвиг. Одновременно с о. Владимиром в той же деревне отбывает ссылку отправленный с Соловков епископ Василий (Зеленцов), непримиримый противник политики митрополита Сергия (Страгородского). Из деревни Пьяново владыка шлет свое последнее послание Патриаршему Местоблюстителю не только с требованием отказаться от Декларации 1927 года и с угрозой в противном случае проклясть его, но и с призывом бороться с советской властью всеми способами г вплоть до террора и вооруженных восстаний. Вскоре после отравления этого письма, епископ Василий мученически погиб: арестован и расстрелян. Вполне вероятно, что о. Владимир обсуждал с живущим по соседству владыкой Василием сложнейшие вопросы церковной жизни того времени, но вряд ли разделял его радикальные взгляды.

В августе 1933 года после отбытия срока о. Владимир возвратился в Ленинград, но в прописке ему отказали, и он был вынужден поселиться в Новгороде, где получил место священника в церкви Успения Пресвятой Богородицы в Волотово, знаменитой своими древними фресками. С 1935 о. Владимир Лозина-Лозинский становится настоятелем кафедрального Михайло-Архагельского собора на Прусской улице. Правящим архиереем Новгородской епархии в то время являлся архиепископ Венедикт (Плотников), знакомый о. Владимиру по совместному служению в Петрограде.

Так завершился полный страданий и лишений исповеднический земной путь священномученика Владимира. Место захоронения его мощей Господь оставил сокровенным.

"Бодрый и необыкновенно сильный духом, он живет, как подвижник, святой Божий человек, забывая о себе и своей плоти исключительно для ближнего своего и для любви к страждущим. Нельзя не удивляться и не преклоняться перед такой силой духа при совершенно истощенном и слабом организме" - таким предстает в глазах современников о.Владимир Лозина-Лозинский незадолго до своей мученической кончины. Таким видится и нам его освященный мученичеством облик.

Это стихотворение написано священномучеником Владимиром в Соловецком концлагере и имеет посвящение: "А. И" - священномученику Илариону, архиепископу Верейский, соузнику о. Владимира Лозина-Лозинского. По своему звучанию - это гимн всем новомученикам Российским, заглушающий слова большевистского Интернационала.